Выбирала самое невообразимое место назначения своим ориентиром, дабы путь казался еще длинней. Оттуда, где мы начали четыре месяца тому, и туда, вперед, где бросим якорь в самом конце. А параллельно - бесполезные махинации в попытках обмануть всевидящих. Однако, вынося поспешные вердикты и диагнозы, даже саму себя перебросила к глухой стене. Забавно, ведь штаб внутренних советчиков (полезных и не слишком) начеку в любое время ночи и дня.

Переутомление. Оно имело место и полное право быть, во имя моей глупой головы. Устремившиеся покорять просторы небесной синевы вдохновение и мотивация. Катастрофическая нехватка слов и душевных сил. Справка о закрытом больничном строго косилась на меня из приоткрытого ящика…
Довольно! Я признаю. Нет места молчанию в моем мире, где самые смелые мечтания не смеют быть отвергнуты. Имею ведь право завладеть эфемерным воплощением прекрасной тайны, хоть разок прикоснуться к ней, продираясь все эти годы сквозь едкие замечания и гулкую тяжесть прострации? Хочу совершать глоток за глотком.

А все-таки, как ловко я умею говорить о том, о чем иные, порой, хранят пьянящие воспоминания годы и циклы… Как резко, однако, врываюсь в поток мыслей и хватаю за сверкающий хвост самую яркую из них. Как оглушительно сие звучит вслух!

Очевидно, что если стану долго закусывать губы, они сделаются бордовыми, а, погодя, покроются пятнами синяков. Не слишком потрясающая перспектива, стоит заметить. Однако, какая, к черту, разница.
Изо всех сил стараюсь подавлять в себе развитие отвратительного эгоцентризма. Почему, собственно, я употребляю именно этот эпитет, а в особенности компонуя его с именно этим существительным? Потому что один только запах его, шорох, стук, учуянный мной со стороны, превращается в потрясающий повод для антипатии. Ибо порок эгоистичности весьма широкий всегда имел диапазон влияния, по крайней мере, как мне чудилось. Да даже для натуры, чересчур тонко чувствующей человеческую природу и суть их взаимоотношений с окружающими, я слишком предвосхищала пренебрежение, презрение к чувствам: к чьей-нибудь крайней ненависти, искренней радости, нежной любви - которые, кстати говоря, незамедлительно обнаруживались. Я постоянно думаю об этом теперь. И чем дальше уходит моя мысль, взмывая в утреннее небо и медленно спускаясь вниз осенним листом, тем большую дикость я могу разглядеть. А ведь, собственно, и сама не могу отделаться от привычки глядеть скептически. Поэтому со страхом думаю, как произойдет перенимание еще и этого аспекта.
Нехватка какой-то крайней эмоции сжимает мне горло и разогревает кровь. Адреналин! Этот гормон, бродяга, знает, чего мне недостает, однако молчалив в вопросе о том, как его, подлеца, восполнить. Ты знаешь, говорит, прекрасно знаешь. С тихим вздохом отвечаю, что знаю. Бросаюсь в бой с совестью и сердцем, хотя, скорее, выступаю судьей, грустным наблюдателем, занимаюсь предотвращением серьезных травм. И, знаете, живу.

Машины. Люди. Забавные истории. Сумбурная жестикуляция. Поникшие головы. Груды исписанных, изживших себя листков. Выщербленные колонны. Туманные пустоши. Сизая дымка над рекой. Люди. Машины. Междоусобные войны, поглотившие нас. Почти ноябрь.
Гранитный постамент, помнящий прикосновение шероховатой подошвы ботинок. И память, сквозящая в каждом движении неба и солнца. Ведь, в сущности, рассвет и закат крайне педантичны в исполнении своих обязанностей. Едва касаюсь желтоватых страниц новой тетради: ей предстоит еще так много впитать в себя - пускай и не в виде черновых пометок. Запах. И память, снова память, огромная бездна идей и мыслей, побед и поражений.

Сумерки в новой жизни. Цикады с их звонким "ц"; классическая перспектива, где не хватает танка либо -- сырого тумана в ее конце; голый паркет, никогда не осязавший танго.
В новой жизни мгновенью не говорят "постой": остановившись, оно быстро идет насмарку. Да и глянца в чертах твоих хватит уже, чтоб с той их стороны черкнуть "привет" и приклеить марку.
Облако в новой жизни лучше, чем солнце. Дождь, будучи непрерывен -- вроде самопознанья. В свою очередь, поезд, которого ты не ждешь на перроне в плаще, приходит без опозданья.

Песчаный странник я.

Свыклась с юзэр нэймом и совсем забыла о том, что когда-то позаимствовала его у своего идола. Остается только надеяться и еще тридцать раз надеяться, что она не держит на меня обид, мелочных как и старые ссоры, которые я нахожу на задворках своей памяти. В детстве мы частенько ссорились из-за пустяков, которые вспоминать, признаться, стыдно. Неподалеку, в заброшенном замке, увенчанном золотой надписью "дорогие воспоминания", сохраню чувство бесконечной тоски; бесконечной, как маршрут Тихоокеанского хребта в неправильно выбранный сезон - артикул об этом я читала неделю назад. Хотелось бы набраться смелости. И ведь не случайно упоминаю это место - говорят, длинные пешие маршруты спасают от прокрастинации и заставляют в высшей мере ценить то, что осталось для нас.
Я писала, неровно царапая стержнем поперек листка в мелкую клетку, несколько самозабвенных строк и горячо пережитых радостей. Мне до чертиков нравились происшествия, которые заставляют испытать крайние эмоции. Я осознаю со всей тяжестью, что тоскую и буду тосковать по таким вещам, пока корабль времени не вздернет на абордаж еще сгусток перепетий.
Звезда твоего имени негасимо сверкает на горизонте времен. Тусклая, найти ее среди многоцветных впечатлений стоит труда и усилий.Но ее острые края сопровождают вращение болезненными царапинами. "Усни," - прошу ее я в каждом сновидении. Но она улыбается исподлобья, молчит, скрывает.
Появилась возможность рассматривать фотокарточки у письменного стола. Один певец - у него бархатный голос и пронзительные глаза. Снова заменяю слово "лет" на слово "циклов" в голове. Снова оставляю несколько незаконченных мыслей, недопитый чай, удачно превратившийся в лимонад вследствие избытка мяты и долек лимона и бесчисленные недочитанные книги с третьей полки зарубежных классиков. Июль.

Крепкое рукопожатие. Почему-то все новые люди, знакомство с которыми мне ранее доводилось совершать, норовили ускользнуть от ладони, несмело сжимая только ее кончик, словно боясь, что ты сейчас же рассыплешься горячими осколками от их прикосновения. Осточертело, ничего более.

Это был слишком тихий вечер для наступившей поры года. Озорные огоньки уже начинают проступать в глазах любого, вероятно, но только очнувшиеся ото сна мухи летают еще совсем вяло. Юные биологи уже вовсю прячут между страницами толстых романов первые полевые цветы, мечтая об ароматных весенних гербариях.
Сажусь на широкие ступеньки крыльца, открываю узкий спичечный коробок. Нет, у меня не было вредной привычки, а разводить костры в лесу я считала ужасным преступлением, посему к нерадивым любителям пикников относилась с укоризной и раздражением. Из коробка же на мою руку медленно выползает огромный коричневый жук, расправляя сложенные крылышки, - и тут же со стуком падает на полусгнившее дерево, рядом. Однако в ту же минуту, сметая сухие травинки и труху, существо с грохотом улетает куда-то ввысь, к кристальной голубизне неба. Мои мысли как раз возвращаются оттуда, из маленького ежевечернего путешествия. Забросить их на самое высокое облако было непременно лучшим решением, ибо заснуть с катастрофической сумятицей в голове не представляется возможным. Ведь вблизи моего дома нет моря, я не купаюсь вечером, сбрасывая лишние килограммы и эмоции; не курю на окне, наблюдая за закатывающимся солнечным диском, пропуская его последние лучи в колечки дыма; я не пью кофе, пока ночное небо багровеет, поддавшись колдовству рассвета.
Я только, знаешь, читатель, изредка хожу на речную пристань, забрасываю на плечо лямку истрепанного рюкзака, в котором обычно лежит мой доисторический плеер и тетрадь в толстой обложке: та самая, где на последней странице кем-то неловко выведено несколько небрежных строчек на прощание.
Небо благосклонно ко мне: редкие клочки белого волокна перемещаются с места на место, а солнце не пытается сотворить что-то ужасное с жителями матери-Земли. Я встаю и, стряхнув крошки незамысловатого завтрака - каждый день он имеет относительно одинаковый состав, - оглядываюсь в поисках ручки. Почему-то мои принадлежности для письма норовят заканчиваться в самых интересных местах. В прошлый раз я так и не успела записать одну остроумную цитату, над которой хохотала вечер напролет, - она осталась затоптанной на той узкой лесной тропинке, где придорожный кустарник слыхал не одну мелодичную поступь.
Люди, как я, имеют обыкновение уделять любви необъятные пространства на просторах океана своих дневников, пересечения тетрадных листков, которые, вместе с пережитками прошлого, рано или поздно оказываются в мусорной корзине. Я редко говорю об этом. Да и подобная констатация факта не значит ровным счетом ничего - особенно упомянув тот факт, что вытянуть из моих уст максимально однозначные утверждения стоило множества попыток.
Вот и сейчас, вышагивая ярды по проселку, я ничего не могу собрать в целостную конструкцию. Мое сознание уже крепко обосновалось между двух миров. Каким же чертовски наивным человеком я являюсь! Полна искусно вылепленных иллюзий, которые, как восточные ковры, скрывают потрескавшуюся штукатурку. Да неужели вскоре обнаружиться, что за этим светлым лицом - пекло разврата? Да неужели эти светлые глаза имеют опыт грязного обольщения, давно тая в себе отголоски предательски хитрого огня? Неужели этот светлый ум давно искушен омерзительными удовольствиями, а эта душа давно томится легкодоступными наслаждениями?

Прижимаясь лбом к прохладному стеклу, я глубоко вдыхаю свежий весенний воздух. Самым малодушным поступком было бы предательски сбежать, пока еще ветер несет огонь с соседнего пепелища в противоположную сторону. Но, говоря откровенно, ищу ли я этот путь? А если так, то вернусь ли к этим уязвимым скалам времени, которое через мгновение станет давно прошедшим? Как же они мне дороги! Чертовски дороги. Верите?

Томить себя сожалениями и вопросами "А что если?.." - дело пропащее. Кто, если не ты?
Терпкая свежесть раннего утра впивается тысячей иголок в незащищенную кожу. Месяц Март. Утомленная борьбой зима наконец сдалась, потеряв остатки сил. Полная Луна, застывшая в дымке, словно красуясь на витрине эпатажной ювелирной мастерской, сменилась молодым Месяцем. Тысячный раз оглядываешься, замираешь на месте с кротким восторгом. Багровое зарево на востоке светлеет, становясь нежно-розовым. Краем уха, кажется, слышишь, как вздохнула земля, пробудившись от многодневного сна, сбросив оковы оцепенения. И наши души, как загнанные в золотые клетки южные птицы - мгновение, - и серебристым прахом осыпаются щеколды. Юные всходы устремляются к восточному небу, к солнцу, к свободе. Жизнь! Вот она, жизнь! Оставим лежащим на земле, во влажной пыли, нелепое чувство страха. Сохранить бы себя сегодняшнего, обогреть бы, задержать в маленьком сердечке первый и самый прекрасный солнечный луч. И пусть Земля не захочет существовать безбедно, это маленькое напоминание о том, что все ныне постижимое - еще один драгоценный шанс найти.
Что есть время жить, если не весна, приятель?

Гляжу на небо. Несмотря на то, что но серое и облачное, по привычке слезятся глаза и неприятно щекочет в носу. Кротко улыбаюсь проступающей кое-где голубизне. Нежной-нежной. И уже мысленно воспаряю вверх, к солнечным дням с хрустящим под ногами снегом, к морозному оцепенению пальцев.
Хлопья запоздалого снега оседают на ресницах, однако небо словно разверзлось - чистое, голубое пятнышко, в обрамлении пушистых пыльных облаков, маленький портал прямо над моей головой.
В моем городе так и не случилось настоящей зимы. Когда здания с первым утренним вздохом превращаются в большие теплые свертки, поспешно окутывая замерзшую тебя мягкой темнотой из-за угла. С приходом которой всепоглощающая любовь выбирается из кокона сомнений, владея телом, не знавшим защиты от такого противника.

Святая Тишина.