"Представьте себе тонущий корабль, где-то по средь морской бездны, эдакие холодные черные воды, аккурат титаник, не иначе; и людей, отчаянно цепляющихся за что либо-нибудь, в надежде спастись. Будучи одним из них..."
Светлейшая изощренность не ослабит тугие ленты головного убора и ради блаженного приличия. Но сие - наше локальное спасение, наша надежда во имя замаячивших уже впереди новых циклов.
Я так чертовски прониклась Джоном Эшбери, декабрьским ветром, что беззастенчиво обжигает уши, и привычкой заимствовать мужское начало для написания рифмованных строчек. Во мне тогда не оставалось горячей и всепоглощающей скорби, зависшей на реснице,- только неловко съехавшая на бок полушерстяная шляпа. Завернув обломки той самой эры, где мы казались себе каштанами, мерно покачивающими склоненными головами в такт холодному ветру, завернув в разорванные голубые шторы обломки скорлупы и железные прутья клетки, мы попрощались на перекрестке у входа в неизвестный город. Лицо, казалось, ныне холоднее, чем тот гранитный памятник, опустившийся в мягкую кладбищенскую землю. Дороги вели в одном и том же направлении; на горизонте твоей - пляски кроваво-красного зарева. Попеременно используя для отталкивания то левую, то правую подбитые ноги, я, в свою очередь, удалялась в объятия вечной осени, которая, как мне до сих пор кажется, оправдывает себя. (The world’s colored paths all lead to my mouth, and I drop, humbled, eating from the red-clay floor). Бывает, сдаюсь на произвол немого отчаяния, простираю ослабшие руки к сизому осеннему небу, откуда, кажется, прилетают все эти медные и бронзовые листья, что с укоризной глядят на меня. Совсем позабыла упомянуть свое пристрастие к преувеличению. Оно-то прекрасно помнит.
Никто из высших сил не слышал моих молитв, только настойчивые вопросы. По мере взросления становлюсь чертовски самодостаточным бродяжкой. И гордым, пускай осмотрительность нередко дает слабину под гнетом бурных чувств. Словно кто-то беспрестанно напоминает мне, что я молод.